Финальный сбор: как отличить 21 съедобный гриб от 4 опасных двойников в конце сезона
- 13 сентября 10:00
- Юлий Мармута
Сезон не закрывается с первым снегом — он закрывается тишиной. Когда ты идешь в лес, и корзина пуста не потому, что грибов нет, а потому, что ты уже не хочешь их искать. Когда воздух становится прозрачнее, а свет — золотисто-серебристым, как будто сам лес готовится к зимнему сну. И тогда, даже если под ногами еще не лежит снег, а на соснах висят последние капли росы, ты понимаешь: пора.
Этот день — 25 октября. Ветер уже не гонит листву, а перебирает ее, как старый священник — страницы молитвенника. Мы вышли втроем: я, Старый Солдат — мой соавтор, человек, знающий каждый поворот тропы, как собственную душу, и Сергей Заплаткин — сосед, подписчик, заядлый грибник с навыками следопыта и безупречной терпеливостью. Ни одного слова о целях. Только глаза — в лес. И корзины — на плечах.
Не потому что нужно было собирать. А потому что нужно было увидеть.
Молодой сосняк — тайный склад осени
Мы выбрали не тот лес, где грибы растут по расписанию. Не там, где каждую неделю одни и те же рядовки, одни и те же фламмулины, как в театре с постоянным антрепризером. Мы пошли туда, где сосновый молодняк только что вышел из тени дубов — где почва еще теплая от лета, а хвоя не успела окончательно сгнить. Здесь, в этом узком, почти забытом углу дубово-соснового массива, лес живет иначе. Он не просто растет — он вспыхивает.
Мы нашли 24 вида до того, как я, обойдя кустарник у ручья, наткнулась на один единственный рыжик — мясистый, целый, с запахом сосновой смолы и тонкой сладости. Другие искали маслята — их не было. Никто не собирал рыжики — они здесь редки, и даже если растут, их оставляют. Как будто кто-то сказал: «Это не для нас». Но я взяла его. Потому что он был последним.
Рядом — землистая рядовка, тихо выросшая среди иголок, будто прячущаяся от внимания. Рядом — фиолетовая рядовка, полностью погребенная в хвойном покрове, как будто сама земля решила сохранить ее для себя. Я аккуратно раскопала десяток, не бросив ни одного. Это не жадность — это уважение.
Говорушка дымчатая — на опушке, где береза все еще держит листья. Ее форма не такая, как в учебниках — чуть искривленная, с легким отливом, как будто она не гриб, а испарение тумана, застывшее в форме. Потом, в смешанном лесу, где старые сосны стоят рядом с дубами, которые помнят времена до человеческих троп, говорушек стало много. Они танцевали в тени, словно призраки прошлогоднего дождя.
Взрослый лес — где грибы рассказывают истории
Здесь грибы не просто растут — они остаются. Остатки прошлых сезонов, следы чужих рук. Кто-то прошел здесь недавно — и оставил только ножки. Разломанные, обрезанные, торчащие из земли, как кости. Зеленая рядовка — редкий гость, и сегодня она была уничтожена. Только следы. Штриховатая — тоже. Все, что могло быть съедобным, было собрано до нас. Мы находили лишь обломки — и понимали: кто-то здесь был серьезнее нас.
Но остались другие — те, кто не ценят, но не могут игнорировать.
Каштановые коллибии — в изобилии, как будто лес решил подарить нам немного тепла. Маслянистые, с нежными пластинками, напоминающими белый фарфор. Их не любят за отсутствие аромата — но я положила в корзину. Потому что они были чистыми. Чистыми, как последние дни осени.
Зонтик Оливье — два экземпляра, один крупный, другой — юный. У молодого — двойное кольцо. Я не успела сфотографировать. Теперь буду сомневаться: это он или не он? Но разница между краснеющим и оливье — лишь в деталях. Главное — знать: это зонтик. И он — едible.
Строфария сине-зеленая — как будто вылитая из кобальтового неба. Слизистая, блестящая, с пластинками цвета какао с молоком. Она не для еды — она для восхищения. Ты не можешь ее взять — ты просто стоишь и смотришь, как будто видишь первый снег.
А потом — паутинники. Темные, невнятные, сплющенные после мороза. Я не трогаю их. Ни разу. Они кажутся мне не грибами, а чем-то другим — остатками чего-то, что не должно было остаться. Их не едят. Их не собирают. Их просто избегают.
И тут — рыжий, яркий, как флаг: Tricholomopsis rutilans. На пне, на корнях, на древесине, которая уже не дерево, а память. Он условно съедобен — но горчит. Его едят, но не любят. Я фотографирую. Он красив. Он стоит — и говорит: «Я здесь. Я тоже остался».
Дождевики — пожелтели. Почти готовы к рассыпанию. Они — как маленькие шарики смерти, но в молодости — самые безопасные. Их собирают, пока они белые, пока внутри не стал пылью. Я не трогаю. Пусть падают. Пусть становятся частью земли.
Тени, которые нельзя игнорировать
А вот они — те, кого не видят, потому что не хотят видеть.
Мицены розовые — мельчайшие, почти прозрачные, растут повсюду. Как будто лес выдохнул их в воздух. Их называют ядовитыми. Но никто не знает точно. Есть ли в них мускарин? Может, нет. Но никто не станет есть эти крошечные розовые шляпки. И правильно. Лучше не знать — чем рискнуть.
А потом — говорушка восковатая.
Она не красива. Она не аккуратна. Ее шляпка — как мрамор, размазанный водой. Ножка тонкая, как стебель сорняка. Пластинки не сбегают — они вяло спускаются, будто устали. Она выглядит как ошибка природы. И именно поэтому ее принимают за говорушку дымчатую — ту, что безвредную, ту, что можно солить.
Но это — не она. Эта — опасна. Сильнее, чем кажется. Отравления — тяжелые. Смертей — не зафиксировано. Но это не значит, что их не будет.
И — последний, самый тихий, самый коварный:
Галерина окаймленная.
Она растет на осиновой палке. На той, что упала три года назад. Я искала фламмулину — и нашла ее. Маленькую. Невзрачную. Светло-коричневую, с темной полоской на краю шляпки. Галерина. Галерина, которую ошибочно принимают за опенок. Галерина, которая содержит аманитин — тот же яд, что и в мухоморе смертельном.
Она не кричит. Она не бросается в глаза. Она просто растет. И ждет.
Я не трогаю. Я делаю фото. И запоминаю. Потому что теперь я знаю: в этом лесу — не 25 видов. А 27. Потому что есть еще два, которых я не видела — но знаю, что они здесь. Их не надо собирать. Их надо знать.
Костер, который не горит
Мы собрали грибы. Разложили на клеенке. Посчитали. Двадцать пять. Из них — два смертельно ядовитых. Два — просто ядовитых. Остальные — съедобные. Или условно. Или красивые. Или непонятные.
Мы не жарили. Не варили. Не солили.
Потому что этот день — не про урожай. Он про прощание.
Костер мы не развели. Но он был. В голове. В сердце. В том, как Сергей сказал: «Пора». Как Старый Солдат посмотрел на небо и не сказал ничего. Как я взяла гигрофоры — такие свежие, такие мягкие — и положила их в корзину, хотя зная, что больше таких не будет.
Жареное ассорти — красиво. Цвета: коричневый, зеленый, бурый, синеватый, желтый. Как картина, которую никто не хочет съесть.
Я заморозила. До лучших времен.
Но лучшего времени не будет.
Сезон закрылся не снегом. Он закрылся тишиной. Когда ты понимаешь: ты больше не ищешь. Ты просто смотришь. И благодарен.
Лес не требует ответа. Он просто дает. И уходит.
Если вы еще не были — сходите.
Дверь еще приоткрыта.
Но счет пошел на дни.
Источник: dzen.ru
Читайте также: